Читаю вот такое:

«18 декабря
Пи-и-ить!
Пииииить!
Пи-и-ить, тэк вэшу ммэть!!!

30 декабря»

И вдруг замечаю, что восхищаюсь. – Этими «э» передано, как не слушаются губы с перепоя.

Так было б это от имени всезнающего автора, не присутствующего на месте действия, – ладно. Автор живописует. Наверно, он реалист. И вознамерился явить нам, что он в жизни открыл такое, от нас не зависящее и никому ещё не ведомое. А тут – дневник. Автор и настаивает на том, что он по памяти пишет, всё в его воле, и говорит, что память у него феноменальная: помнит, мол, то, что и невозможно помнить: своё невменяемое состояние.

Невменяемое состояние…

Первая глава называется «ДНЕВНИК. 14 окт. 1956 г. – 3 янв. 1957 г.» или «ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО. I» Произведение – «Записки психопата». Венедикта Ерофеева.

Фабула – как сбивается с хорошей жизненной дороги мальчик, кончивший школу с медалью и принятый в хороший столичный вуз.

Фабула заявлена на первой странице:

«15 октября

“Выбитый из колеи и потому выжитый из университета и потому выживши из ума”».

В кавычках. Цитата, мол.

И правильно. Художественный смысл нецитируем. Если повествуется, как после школы выбивается из колеи парень, у которого любовь к потаскухе, осуждён брат и умерли отец и мать, то художественный смысл в разочаровании от реальности, которая не такая, какой её рисовали в школе.

ХХ съезд партии, на котором разоблачён был культ личности Сталина, начался ровно тогда же, когда начались злоключения автора-героя, 16 февраля 1956 года, хоть «Весь февраль Ерофеев спал…»

Я тоже, помню, спал, когда «прекрасно сдав зимнюю сессию, отбыл на зимние каникулы» . Не заметил, в какой момент я заметил в этой же книге, что мы с Ерофеевым одногодки. А замечание важное, потому что, прочитав описание одного из снов, — о задней ноге Кагановича, — я вдруг ощутил сильнейшие угрызения совести: человек, как открытая рана весь, этот Венедикт Ерофеев, от того, что стряслось с миром… запил… умер уже (в 1990-м), а ты, тихоня, живёшь… потому что та же твоя любовь не к потаскухе ли… да и тебя самого те жалкие репрессии… ты так и не разочаровался во всём в пух и прах и до сих пор мечтаешь о реванше попранного социализма (попранного сперва самими советскими коммунистами, Сталиным начиная, Хрущёвым и так далее продолжая)… — Мда. Никогда ещё не испытывал такого стыда.

Нет. Теоретически я всегда знал, что виноват в том, что случилось со страной. Я даже это произносил вслух. При таком даже мне, рыпавшемся, куда было стране деваться, кроме как рухнуть. Как это сделал герой-автор Ерофеева. Судьба и родина – едины! В 90-м умер. Надо же. Год не дожил.

Принципиальная разница между нами: я твердил себе, как мантру, что спуск по наклонной не за-ме-тен (делай вывод и тормози), а он…

«…с явными признаками начавшейся дегенерации.

В апреле же Ерофеев подумал, что неплохо было бы «отдать должное природе». Неуместное «отдание» ввергло его в пучину тоски и увеличило угол наклонной плоскости, по которой ему суждено бесшумно скатываться».

Суждено ему…

Сам. И с самовольным ускорением. С наслаждением описывания тончайших мелочей.

«…когда я узрел [устар.] в распластавшейся за ларьком девице Лидию Александровну [одноклассница, в которую влюблён, не смотря, что шалава стала]… Её, вероятно, только что бешено рвало, белая кофточка была вымазана в чём-то отвратительном, мокрое платье слишком неэстетично загнуто [насиловали]… Уговоры Бориньки [соученик-собутыльник] заставили меня оторваться от созерцания [высокий стиль] страдалицы [тоже]… Но удивительно – я совершенно не чувствовал брезгливости [психологизм] <…> Придя домой, я снова перечитал полученное накануне письмо Муз. [сокурсница, оставшаяся в Москве на каникулах] с жалобой на жизненные страдания – и дико расхохотался…»

«…и в довершение всего, [та самая Лид. Ал.] ошарашила милых одноклассников [встреча выпускников этой школы] нецензурной приправой к своему лаконичному признанию… Фурор был неотразим… Я, признаюсь, проникся даже пьяной жалостью к этим девицам, которые – вместо того чтобы прогнать возмутителя спокойствия, – уныло справились друг у друга о времени, о погоде и стали медленно одеваться…»

«Я преклонялся перед этой очаровательной пьяной скотиной, которая могла делать со мной всё, что хотела…».

Это, мол, пишется 17 декабря про 12 и 16 февраля.

Золотой медалист пишет. Студент. Артист всеми фибрами души. Эстет. Поэт. Человековед. «пьяной жалостью»… «медленно одеваться» … Сложно-подчинённое предложение.

«7-8 ноября
Чрезвычайно забавно.

И это сходство ещё раз заставило меня сожалеть о постепенном сглаживании национальных различий…

Ах, если бы был Сосо!.. [Джугашвили (Сталин), выдвинувший теорию (всё, что он выдвигал, имело научный ранг) постепенного сглаживания национальных различий; жил бы – не надо было бы иметь другое мнение и сожалеть]».

Одно писание так о таком что-то говорит.

Влюблённость в мерзость взывает к перлам стилистики?

«Возвращаясь однажды из Апатитского «Буфета» и имея чрезвычайно неприглядный вид, Б. тем не менее мог даже в темноте явственно различить распластавшуюся в переполненной канаве пьяную женщину… Побуждаемый жаждой не то полового общения, не то общения с равными, он не замедлил свалиться туда же – и в течение, по меньшей мере, пяти минут усиленно предавался побуждениям инстинкта в талой воде, снегу и помоях…»

Деепричастные обороты… Эвфемизмы. «полового общения»… «побуждениям инстинкта» … Интеллигентская лексика. «имея вид»… «предавался»…

Может, человек, столкнувшись с приукрашиванием действительности, бунтует и хочет, тем не менее, и правды, и красивой действительности? Отказа от лжи, но не от красоты действительности. Социализма, но не лживого…

Невозможно? Смириться?

Тогда я непереносимость вам, приспособленцам, противопоставлю. Может, хоть кого-то пройму.

Мало проймётся?

В сверхбудущем и промежуточное «мало» станет «много». Вот мечта и свершится.

Гарантия – социальное обоснование человеческого. И история Б. как нечеловека ( «Б-ская психология никак не входит в рамки человеческой» ): он же убивал женщин. (Нет. Герой – тонкий психолог, может понять и патологию: «“Главное – занести руку, а ударить — …почти бездумно… это легко…”»). Та же Лидия Александровна… Взяла на себя вину героя-автора, когда тот разбил стекло в классе, и смеялась, что тот смущён (а всё же её не выручает, эгоист). Что-то она сотворила с комсомольским билетом и стала кумиром героя-автора ещё в школе. Какие-то нелады у её отца с властью. А поголовность мужской половины Кировска касательно «покоиться на пышных прелестях» её… Это от «Буфета», что не только в Апатитах, не в последнюю очередь. А отвязанные студенческие разговоры в Москве (не Апатиты)? – Это их заносит. Как факт:

«- Боже мой! Как всё это извращённо!

Все мгновенно смолкли».

Да сама эта неэстетичность российского пьянства, разврата…

«8 января
О! Слово найдено – рудимент! Рудимент!

9 января».

Эта неэстетичность фактически же противопоставлена (пусть и в словах кого-то явно непродвинутого, упрекающего, из старшего поколения):

«Все ведь живут хорошо, как люди… Ты не забывай никогда, что ты живёшь в советском обществе… а не в какой-нибудь там…»

Эта российская неэстетичность противопоставлена зарождавшейся тогда же западной молодёжной контр-всё-таки-культуре. Которая, чуть позже, взяла себе (особенно в США), — для – как сказать? – политкорректности некой, — борьбу против войны во Вьетнаме, борьбу любовью без границ. Планетарное сознание (отсталым не понять)…

Вот взять мюзикл «Волосы» (1967). Герой-хиппи Бергер гибнет, но идея его побеждает. Что он только ни делает ради того, чтоб свести парочку, приглянувшуюся друг другу. Ради того, чтоб товарищ-новобранец, Клод, повидался со своей симпатией, Шейлой, он согласился даже остричься (чтоб сойти за военного и проникнуть на тренировочную базу) и подменить его собою (часты переклички, и самоволки недопустимы); за это время часть успевают отправить на войну, где он погиб; а антивоенное движение набирает силу и победит (что и случилось, только в реальности – из-за военного поражения, а не из-за антивоенного движения). Любовь – всепобеждающа. Чуть не всё в произведении даже пристойно, глядя чуть не полвека спустя и не понимая слов песен. Ну можно догадаться, что хиппейцы – наркоманы. Мюзикл теперь даже психоделическим называют. То ли в отредактированном виде я его посмотрел (1979 года), но там даже эротических сцен нету. Ну они предполагаются. Шейла и Клод даже не поцеловались под объективом. Но. Там афишируется жизнь втроём, которой и участники, и окружающие рады. И даже жена, что ли, одного из троицы, явившаяся в табор с сыном, чтоб забрать мужа, оказывается вовлечённой в авантюру по вытягиванию Клода с военной базы, а заодно и в приятие жизни – сколько теперь? — вчетвером. Вообще всё американское общество показано уже созревшим для принятия планетарного сознания. Например, медицинская комиссия по набору в армию, обнаружив педикюр на ногах у одного новобранца (гей, ясно), приходит – сидя за столом комиссии – в танцевальный экстаз, как бы предвещая нынешнее заявление президента США, что однополые браки надо узаконить. Почти полвека назад, по мюзиклу, остаётся ещё чуть общество подтолкнуть только.

И так всё там чистенько. Последние оторвы, убежавшие из дома, умеют водить автомобили, как ходить. Лужа раз показана. Для того, чтоб в неё, не разбирая, кто-то ступил. Но запачканность уже вне внимания оператора, и не видна. Как-то верится, что всё это движение было хоть и протестом против скуки бытия офисного планктона, но всё же – порождением общества потребления. Про понимающих планетарное сознание – жизнь втроём (о чём разговор идёт в «Волосах» самозванного элитария-мужа с отсталой женой) – как-то верится, что тогдашние толкователи были правы, говоря, что это у хиппи жажда предельного опыта в рамках престижного потребления. В самом деле. Производило ж впечатление, что женщины там ходят в брюках и с распущенными волосами, мужчины – с волосами до плеч. Трудность различать пола наводила на мысль о гомосексуализме (и правильна была та мысль, как нам теперь из сегодня видно). И как это ни грязно, а внушалось, что здорово, по крайней мере, такое акробатическое качество было у эротических танцев.

Привлекательно.

Как и у Ерофеева, но… рвота, грязь, свинское пьянство и гомерический разврат.

В чём дело?

Помню, откровенничал со мной один отечественный самозваный элитарий. Чем, мол, человек продвинутей, тем он больше себе позволяет. А отсталые это, не понимая, называют половыми извращениями. (Ну – лев, всё позволено; фаза становления ницшеанца.)

Упрощённая копия эстетизированного разговора ерофеевских студентов, разговора, закончившегося (см. выше) так позорно по воле автора, хоть он (психолог, понимающий и убийцу) под видом героя и заступился за проблему:

«Все мгновенно смолкли.

Хотя всё произнесённое мне импонировало, унисонило – как вам угодно».

Такие противоречия – красиво о рвоте – делают текст читабельным. Не знаешь же, что будет на следующей строчке.

Но приедается.

А Ерофееву то и нужно. Он же взялся пронять.

Ошибся я.

Просто на автомате человек. И – пишет, и пишет. О-ту-пел. Всё бессмысленно.

Шекспир в своём «Гамлете» кажется в чтении тоже затянутым. – Общая беда маньеризма, видящего свершение своего идеала в сверхбудущем из-за слишком мерзкого настоящего, которое нужно описывать и описывать, чтоб публику пронять. Но там хоть пьеса. В театральной постановке – быстрее всё… Да и в следующем, третьем периоде своего творчества Шекспир всё-таки в сказочность ударился. – Всё ж из гуманизма Высокого Возрождения родом был его ингуманизм второго, гамлетовского периода. А Ерофееву больше не повезло. Крах Высокого Возрождения и наступление капитализма на шекспировскую Англию был ерундой по сравнению с обманом строительства коммунизма в СССР. И вот мы наблюдаем в одном и том же произведении естественное превращение маньеризма с его сверхбудущим в постмодернизм, у которого нет вообще чего бы то ни было, годного считаться идеалом.

И искусство кончается у вас на глазах.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>